Анна Рочева: «Благодаря пандемии люди осознали общую уязвимость, которая не зависит от этнической или социальной принадлежности»

*Полный текст исследования «Положение мигрантов в России во время пандемии коронавируса (COVID-19): результаты опроса» доступны здесь. Опрос был проведен методом таргетинга в социальной сети «ВКонтакте» и Instagram. Всего было опрошено 2074 человека. Опрашивались мигранты из Кыргызстана и Узбекистана, а также местные. При этом местные респонденты определялись как люди, которые родились в России, имеют российское гражданство, живут в России и попали в опрос по таргетингу для местных. В категорию мигрантов из Кыргызстана и Узбекистана были включены люди, которые родились в одной из этих стран или являются ее гражданами, а на момент опроса находились в России и попали в опрос по таргетингу для мигрантов.

Расскажите о результатах исследования.

Анна Рочева: Когда начинаешь задумываться о положении мигрантов в период пандемии, понимаешь, насколько это уязвимая группа. Многие потеряли работу, были отправлены в неоплачиваемые отпуска. Работа мигрантов из Средней Азии в России, в основной массе, такова, что на «удаленку» им не уйти. Кто-то переориентировался на курьерские услуги, но эта ниша не резиновая. Данных, которые бы репрезентативно говорили о том, сколько именно мигрантов пострадало, нет – просто потому, что репрезентативные исследования миграции в России пока, увы, невозможны. По нашим данным, работу потеряли порядка 40% опрошенных мигрантов, были отправлены в отпуска без сохранения зарплаты порядка 35%. Получается, что три четверти респондентов лишились дохода. Больше всего пострадали занятые в сфере общественного питания и торговли. Те, кто работал на стройках, – меньше, потому что стройплощадки приостанавливали свою работу ненадолго. К тому же этот кризис для мигрантов не был похож на предыдущие. Раньше работодатели могли уволить мигрантов – и те уезжали домой. А весной почти все застряли в России.

Кроме того, уязвимость мигрантов связана с повышенными рисками заразиться, поскольку, по сравнению с местными, они живут более кучно: число людей, с которыми мигранты делят квартиру, в среднем в два раза выше, чем у коренного населения.

И последнее: уязвимость связана со сложностями получения адекватного лечения при наступлении заболевания. Формально любой человек в России может получить экстренную медицинскую помощь. Но необходимо, чтобы врач признал его состояние действительно угрожающим жизни и здоровью. А в случае повышенной нагрузки на систему здравоохранения, на мигрантов обращают внимание в последнюю очередь. При этом, согласно данным нашего опроса, мигранты в большей степени, чем местные жители, готовы вызывать врача, если у них обнаруживаются симптомы серьезной вирусной инфекции, которой может оказаться коронавирус.

Тем не менее мигранты, судя по всему, с тяжелой ситуацией справились, страшные прогнозы не оправдались. Одна из интересных находок исследования состоит в том, что мигранты в большей степени, чем местные, ориентированы на помощь чужим людям и испытывают меньше недоверия к действиям российских властей. Мы предполагаем, что именно этот настрой на взаимопомощь и открытость к призывам оставаться дома помогли им пережить весенний локдаун. Есть свидетельства, что мигранты собирали деньги на помощь тем, кто оказался в особенно трудной ситуации. Кроме того, были и более организованные сборы – при мечетях, посольствах, некоммерческих организациях.

Из каких источников мигранты чаще узнают актуальную информацию, в частности о коронавирусе?  

Анна Рочева: На основании опроса на этот вопрос я ответить не смогу, но опыт предыдущих исследований показывает, что у большинства мигрантов есть смартфоны и доступ в интернет. Они активно пользуются социальными сетями и мессенджерами для поиска работы, жилья, знакомств, покупки и продажи вещей, для общения с друзьями и родственниками. Сложно представить, чтобы там не циркулировала информация о коронавирусе. Но важный вопрос: какая именно информация там распространялась? В апреле мы запустили кампанию для информирования мигрантов о коронавирусе. Составили обращающие на себя внимание объявления с инфографикой по поводу того, как нужно себя вести, чтобы не заразиться, и что делать, если уже заразился, на разных языках. Распространяли эти объявления тем же методом, которым рекрутируем респондентов для опросов: с помощью таргетирования пользователей социальных сетей с определенными характеристиками. Одновременно знакомые мигранты пересылали мне сообщения с псевдоновостями о коронавирусе. Так что, думаю, эта кампания принесла свои плоды. Отдельно отмечу, что несколько позднее я беседовала с журналисткой Екатериной Иващенко, которая специализируется на миграционной тематике, и она высказала предположение, что мигранты из Средней Азии осознали риски коронавируса тогда, когда в их родных странах он стал широко распространяться, заражаться стали их пожилые родственники, а система здравоохранения перестала справляться с нагрузкой.

Почему мигранты были ориентированы на соблюдение ограничений?

Анна Рочева: Судя по данным исследования о миграционном законодательстве, которое мы проводили несколько лет назад, для многих мигрантов из Средней Азии важно, чтобы все документы были в порядке, чтобы все было по закону, а это зачастую достаточно сложно. Трудно сказать, что здесь первоочередное – установка на законопослушность и конформизм или риски, связанные с несоблюдением этих правил. Мигранты из Средней Азии обычно привлекают к себе повышенное внимание со стороны правоохранительных органов. И если у мигранта нет российского гражданства, два административных правонарушения за год грозят тем, что въезд в Россию для него будет закрыт. Кстати, отсутствие маски и перчаток как раз квалифицируется как административное правонарушение.

Как вам кажется, наблюдается ли предвзятость со стороны правоохранительных органов в отношении мигрантов в период пандемии?  

Анна Рочева: В Сети были видео, как на входе в метро задерживают людей, у которых нет масок. И почему-то так получалось, что среди них было много мигрантов. Вопреки мнению о том, что полицейские – это опытные физиогномисты, которые могут по чертам лица определить национальность, часто выбор человека связан с его габитусом. Информантка из Кыргызстана как-то мне рассказала о связи между поведением человека и вниманием к нему со стороны полиции: «Если ты идешь, оглядываешься по сторонам, сумку держишь на расстоянии от себя и не очень за ней следишь, читаешь указатели, то наверняка остановят. А если идешь собранная, с уверенным видом, сумка – под мышкой, то все будет в порядке».

Увеличилась ли во время пандемии внутренняя миграция мигрантов? Начали ли они уезжать из Москвы? 

Анна Рочева: В массовом порядке, думаю, нет. В марте – апреле было непонятно, как долго все продлится. Как правило, мигранты, если и уезжают, то туда, где у них есть связи, знакомые. Для мигрантов из Кыргызстана, которые сосредоточены в Москве, этот вариант не подходит. Мигрантам из Таджикистана, например, было бы проще это сделать. Но любой переезд, даже небольшой, требует дополнительных финансовых ресурсов. Нужны деньги на билет, на оформление новых документов. Если ты переезжаешь в другой регион, тебе нужно заново оформлять патент на работу, а это дорого, ты теряешь время. Кроме того, нужно быть уверенным в том, что на новом месте ты найдешь работу, а рынок труда Москвы по своей емкости превосходит рынки многих других регионов. Однако есть случаи, когда, пожив в Москве, мигрант переезжал в другой город с более низкой стоимостью аренды жилья, туда, где есть возможность снять жилье для всей своей семьи.

Как сейчас выглядит карта расселения мигрантов в Москве? Можно ли говорить о том, что они тяготеют к тем или иным районам?

Анна Рочева: Есть мнение, что типовая массовая застройка советского времени легла в основу равномерного расселения мигрантов. Но все же существуют места, где мигрантов больше, чем в среднем по городу. Эти места связаны с большими рынками и овощебазами. Однако нельзя сказать, что вокруг каждого большого рынка складываются такие пространства: должно сойтись сразу несколько факторов. И нужно понимать, что такие пространства в российских городах не похожи на мигрантские районы Стокгольма или Парижа, где доля мигрантов на порядки выше. Но для глаза российского обывателя и эта доля кажется подчас очень высокой.

Особенно большую тревогу наличие мигрантов среди соседей вызывает, пожалуй, у родителей с детьми дошкольного и школьного возраста. Их беспокоит, как правило, уровень образования в районных школах, поскольку высокая доля детей мигрантов рассматривается как признак плохой школы. Иногда это всего лишь стереотип, иногда он имеет под собой серьезные основания. Ведь если ребенок из другой страны приезжает в Россию в младшем школьном возрасте, то у него могут возникнуть трудности с русским языком. Никаких государственных программ по обучению таких ребят языку сейчас нет. Они идут в обычные классы, и учителя должны с этой проблемой как-то справляться самостоятельно. Это может затормозить общий процесс обучения. В итоге боязнь «плохой» школы становится тем фактором, из-за которого местные решают переехать или оформляют регистрацию в другом районе, поближе к «хорошей» школе. Впрочем, имеющиеся у нас данные не позволяют сказать, что многие действительно покидают район из-за соседей-мигрантов. Все-таки частые переезды у россиян не сильно распространены. И «мигрантскую» школу встретить в России проще, чем мигрантский район. Например, в одном заводском районе может быть три школы. Одна из них находится в самой старой части района, где когда-то были рабочие бараки, а сейчас – типовая застройка хрущевками. Две другие появились, когда достраивались новые кварталы, в которые заселяли разных людей: и рабочих завода, и тех, кто раньше жил в коммуналках в центре города. Две новые школы в 1990-е быстро сориентировались. Одна стала гимназией, вторая получила статус школы при ЮНЕСКО, а старая школа как была обычной, так ей и осталась. В какой-то момент финансирование школ стало подушевым, и старая школа была заинтересована в том, чтобы в ней хоть какие-то дети учились. Поскольку она проигрывала по привлекательности двум другим школам, то она и стала школой для детей мигрантов, а также тех, чьи родители по какой-то причине не захотели пробиваться в другие, более престижные, школы района.

Почему не происходят интеграция мигрантов в общество, их ассимиляция?  

Анна Рочева: Насильно своим не будешь, вот в чем проблема. Обычно говорят, что миграция – это двусторонний процесс. То, что я наблюдаю в России, особенно в Москве, показывает, что сами мигранты довольно открыты. Они приехали не из Конго, а из бывших советских республик. Как бы то ни было, местные жители не готовы признавать мигрантов своими. Всегда кто-то остается чужим. В 90-е годы косо смотрели на армян, азербайджанцев, на «соотечественников», которые «вернулись домой» из бывших советских республик. Сейчас смотрят косо на людей из Средней Азии. Наверное, должно еще пройти какое-то время. В то же время, если ориентироваться на «объективные показатели», то мигрантам в России повезло: нет проблемы с трудоустройством, дети ходят в школу и ориентированы на получение образования, контршкольной культуры не складывается.

Меняется ли отношение к мигрантам в обществе?

Анна Рочева: Динамика ответов в опросах общественного мнения позволяет говорить, что с 2014 года отношение к мигрантам стало спокойнее. Обычно это связывают с тем, что СМИ перестали обращать внимание на отрицательные моменты, связанные с мигрантами, и подогревать негативные настроения. Выросла доля респондентов, которые говорят: «Не знаю, как отношусь к мигрантам, никак», и уменьшилась доля тех, кто относится к ним отрицательно.  

Могла ли ситуация с коронавирусом послужить триггером для изменения общественного мнения в ту или иную сторону?  

Анна Рочева: Если думать о том, как человек воспринимает угрозу, то, конечно, есть эпидемиологическая угроза, а есть угроза «чужого». И, наверное, в ситуации с мигрантами эти угрозы в сознании объединились. Россия в этом плане не исключение, мигрантов и в других странах, как правило, считают переносчиками разных заболеваний, хотя часто это далеко от правды. Хочется, однако, надеяться, что благодаря пандемии люди осознали общую уязвимость, которая не зависит от этнической и социальной принадлежности.

Возможно, ситуация с самоизоляций как раз и сформирует основу для сближения людей, для переосмысления своего отношения к мигрантам...

Анна Рочева: С одной стороны, в социальной психологии есть теория контакта, в соответствии с которой предрассудки ослабевают после взаимодействия, которое носило положительный характер. Так, позитивный опыт общения с дисциплинированными курьерами мог бы улучшить отношение к мигрантам. С другой стороны, взаимодействие курьера и покупателя не удовлетворяет другому важному условию теории контакта: отношения должны быть не иерархическими, а горизонтальными. И я думаю, что во многом отношения остались обезличенными и неотрефлексированными.